Александр Галич.
«Мне уже было под пятьдесят. Я уже был благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным советским холуем. И я понял, что я так больше не могу. Что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду», – вспоминал он впоследствии.
И Александр Галич заговорил в полный голос.
Ни гневом, ни порицаньем
Давно уж мы не бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
Не рвёмся ни в бой, ни в поиск —
Всё праведно, всё душевно.
Но помни — отходит поезд!
Ты слышишь? Уходит поезд
Сегодня и ежедневно…
* * *
И поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь – да!
И вместе со всеми – нет!
* * *
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото…
* * *
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!»
И, рассыпавшись мелким бесом,
И поклявшись вам всем в любви,
Он пройдет по земле железом
И затопит её в крови…
* * *
Мы не забудем этот смех и эту скуку!
Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…
* * *
Вот как просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
В марте 1968 года в новосибирском Академгородке проходил фестиваль авторской песни, проведённый клубом «Под интегралом».
Как рассказывает известный петербургский историк, профессор Александр Марголис (тогда – студент второго курса Новосибирского университета), были приглашены Владимир Высоцкий и Булат Окуджава – но приехать не смогли. И тогда организаторы отдали их время Галичу, заявив, что Александр Аркадьевич может себя особо не ограничивать временными рамками. Галич пел около двух часов с небольшим перерывом – а когда он спел песню памяти Бориса Пастернака, весь зал встал…
Это был первый концерт Галича в родной стране. Тогда еще никто не знал, что и последний. Потому что через несколько месяцев грянуло вторжение в Чехословакию, на котором и закончилась «оттепель». И после которого Галич написал знаменитое:
Снова, снова, громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Этого Система стерпеть уже не могла.
Галичу запретили давать публичные концерты, перед ним закрылись двери театральных залов и редакции журналов, его перестали печатать, ему не дали выпустить пластинку со старыми – вовсе не «крамольными» песнями.
Александр Галич.
Наверное, ждали, что образумится, раскается, осудит, отречется, обещает больше не повторять – и после унизительного покаяния будет прощен.
Он не раскаялся и не отрекся. Он сохранил чувство собственного достоинства – навсегда выбрав Свободу. И заплатил за нее высочайшую цену.
Он стал петь на «домашних концертах», чтобы как-то заработать на жизнь. И становился всё популярнее – записи его песен расходились по стране, передаваясь из рук в руки.
В 1969-м в «Посеве» вышла книга его песен, а в 1970-м он вступил в Комитет по правам человека – вместе с Андреем Сахаровым. И тут за него взялись всерьез.
В 1971-м его исключили из Союза писателей, в 1972-м – из Союза кинематографистов и Литфонда (даже Борис Пастернак, которого тоже исключили из Союза писателей, в Литфонде был оставлен – что давало ему хоть какие-то, как сейчас сказали бы, «социальные гарантии»). После третьего инфаркта он получил инвалидность и пенсию в 54 рубля в месяц.
В 1974 году он уехал – после чего был лишён советского гражданства, а все ранее изданные его произведения были запрещены в СССР.
Он надеялся вернуться.
Он мечтал вернуться.
Он написал пронзительное «когда я вернусь…».
Но не вернулся: 15 декабря 1977-го Александра Галича не стало.
Он – наряду с Сахаровым, Булатом Окуджавой и братьями Стругацкими – был одним из тех, кто учил нас быть свободными, вырабатывая у нас иммунитет к страху. Его песни в нашей стране переписывали на магнитофонные ленты и перепечатывали на «Эрике» – той, которая «берёт четыре копии». А моя жена бережно хранит редчайшую вещь – самиздатовский сборник Галича, подаренный ей известным диссидентом Михаилом Поляковым, единственный уцелевший у него после ареста…
В конце 1980-х запреты на творчество Галича были сняты, его посмертно восстановили в Союзе кинематографистов и Союзе писателей (а в 1993-м посмертно вернули и гражданство).
В начале 1990-х – особенно, после Августа – нам казалось, что большинство его песен – это уже История. Да, точный и безжалостный портрет советской эпохи, убийственное разоблачение официальной лжи, едкая сатира, строки, становящиеся афоризмами, – но всё это в прошлом, которое уже не вернется.
В начале 1990-х знаменитое «Смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?!» воспринималось как абсолютно риторический вопрос – к тому времени для того чтобы «выйти на площадь», уже не требовалось абсолютно никакой смелости. И верилось, что молчать по-разному, «для надежности спрятав глаза», но «не против, конечно, а за», мы уже никогда не будем. И «дорогие органы», которые извещал о происходящем «верный сын Отечества» бессмертный Кузьмин, считались презираемой навеки кастой – а уж мысль о том, что они окажутся у власти, могла присниться только в кошмарном сне…
Но прошлое вернулось. И – точно так, как об этом когда-то написал Галич:
На часах замирает маятник,
Стрелки рвутся бежать обратно:
Одинокий шагает памятник,
Повторенный тысячекратно.
Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию!
Вижу: бронзовый генералиссимус
Шутовскую ведёт процессию.
Оно начало возвращаться двадцать лет назад – когда отшумели и сгинули «крикуны и печальники» времен «демократической весны», а в начальники вышли молчальники. Бургомистры и Генрихи. Отсидевшийся в окопах второй эшелон номенклатуры.
Оно вернулось осенью 1993-го – точно так, как у Галича:
Опять над Москвою пожары,
И грязная наледь в крови.
И это уже не татары,
Похуже Мамая – свои!
Из окон, ворот, подворотен,
Глядит, притаясь, дребедень.
А суть мы потом наворотим,
И тень наведем на плетень!
Оно вернулось, когда эфир захлестнула пропагандистская ложь, заменившая собой правду. И сразу вспомнилось:
Время сеет ветры, мечет молнии,
Создает советы и комиссии,
Что ни день – фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие
Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской
Кривдой опытом...
Оно вернулось в августе 2008-го, во время позорной войны с Грузией – и на первых же антивоенных пикетах появилось знаменитое «Наши танки на чужой земле!».
Александр Галич.
Ах, как нам его не хватает все эти годы! Его голоса, его стихов и песен, его мужества и доброты, его бесстрашия и сострадания.
И особенно не хватает сегодня – когда страну накрывает мутная волна ксенофобии и расизма, погромов, облав и зачисток.
Можно не сомневаться: будь сегодня Галич с нами – он не молчал бы.
Он снова говорил бы в полный голос.
И снова был бы в опале.
И снова его песни расходились бы по стране – только уже не на магнитных лентах и не в «эриковских» копиях, а в Интернете.
Стрелки рвутся бежать обратно – и песни Галича вновь звучат так, как будто они написаны сегодня.
Вы с нами, Александр Аркадьевич.
На площади – в тот назначенный час.
Сегодня и ежедневно.
Борис ВИШНЕВСКИЙ,
Санкт-Петербург, специально для «Псковской губернии»