Раболепство, или Вынужденное почтение

Раболепство – низкопоклонство, самоунижение, льстивое угодничество, приниженное послушание по отношению к кому-то или к чему-то. Для раболепства характерно умаление собственных достоинств – мнимых или настоящих.

Салтыков-Щедрин в «Письмах из провинции» в позапрошлом веке о российском обществе написал: «…несмотря на вековечное существование, масса успела воспитать в себе только раболепное тяготение к силе да еще бессознательно равнодушное отношение не только к общим интересам, но даже и к тем, которые ближайшим образом затрагивают ее собственную жизнь».

Если что-то с тех пор и изменилось, то несущественно. Самое важное в раболепстве то, что к нему вынуждают. То есть никакого почтения на самом деле нет. Наоборот, есть то и дело прорывающееся наружу неуважение или даже ненависть.

Для того, перед кем преклоняются, это, как правило, не секрет. Но для власти раболепство, тем не менее, имеет неоспоримую ценность. Раболепство – способ демонстративного унижения. Приветствуется не просто льстивое угодничество. Желательна публичная лесть. Чтобы все видели, до какой степени можно прогнуть человека. Чем крупнее фигура раболепствующего, тем сильнее в глазах стороннего наблюдателя должна выглядеть власть.

Таким образом, это способ самоутверждения тех, кто вынуждает проявлять почтение. Сторонние люди должны понять: «Вот и этого наклонили». Сейчас постоянно появляется информация о том, что кому-то пригрозили увольнением с работы, лишением привилегий и тому подобным. После чего человек был вынужден не просто подчиниться, а проявить активное почтение. Выступить с хвалебными речами, войти в какой-нибудь партийный список, стать доверенным лицом.

Характерно, что в такой ситуации часто оказываются люди с полномочиями. Директора, чиновники, бизнесмены. Не говоря уж о деятелях культуры.

Когда Салтыков-Щедрин рассуждал о раболепстве, то он задавался вопросами: «Кто более всего должен страдать от такого положения? Чьим интересам оно должно наносить ущерб наиболее чувствительный?»

И, отвечая на эти вопросы, писатель очень тесно увязывал раболепство с неуважением к законности.

«Мы не можем считать себя водворенными в мире законности, пока представление о законности не имеет в понятиях масс никакого определенного смысла, – писал он. – Мы не имеем основания считать себя обеспеченными от неожиданностей, покуда эти неожиданности будут иметь в массах свои добровольные и всегда готовые к услугам орудия. Что можем мы сделать с нашим бедным одиночным сознанием, когда вокруг нас кишит ликующая бессознательность?»

Для полноценного раболепства необходимо отключить не столько сознание, сколько совесть, чувства.

Чтобы предстать во всем своем раболепии, надо слиться с толпой, то есть потерять лицо, нацепить маску, показывая, что на самом деле «я не я». Только тогда и начинают во всю мощь греметь, строго по Салтыкову-Щедрину, «добровольные и всегда готовые к услугам орудия».

Понятие «низкопоклонство» очень активно используется самой властью уже много десятилетий. Наиболее устойчивое сочетание: «низкопоклонство перед Западом». На новом историческом витке это словосочетание снова активно используется.

Действительно, это не только штамп. Существует низкопоклонство не только перед влиятельным начальством. Самоунижение возможно и по отношению к чему-то далекому и чужому. Оно тоже существует. Принизить свою страну и возвысить чужую – тоже вариант раболепства.

И тогда людям предлагается небогатый выбор: раболепство перед Западом или раболепство перед родным начальством. В итоге делается недвусмысленный намек: если ты патриот, то ты выберешь родное начальство. Пойдешь в услужение к своим, а не к чужим.

Вариант того, что возможен третий путь, вообще не связанный с раболепством, даже не рассматривается.

В воспоминаниях писателя и диссидента Ирины Ратушинской рассказывается о том, каким способом одна из самых ярких правозащитниц брежневских времен Татьяна Великанова, находясь в заведомо невыгодных условиях, диктовала свои условия: «В лагере Татьяна Михайловна держалась позиции простой и мудрой: ни к чему устраивать лагерной охране демонстрации неприязни, обдавать их презрением и вообще обижать. Их надо приучать к порядку, в частности к соблюдению законности, от этого всем лучше будет».

Находясь в мордовской политзоне, начала Татьяна Великанова свою борьбу с того, что изгнала из лагеря офицера КГБ. Он по обыкновению явился на зону склонять политзеков к сотрудничеству с органами. И хрупкая женщина Татьяна Великанова призвала всех к порядку, обратившись к начальству: по какому такому закону они пускают в зону посторонних? В зоне имеет право находиться только охрана. Внутриведомственные инструкции КГБ, на основании которых действовал кагэбешник, Великанова назвала «гэбушным самиздатом», необязательным для остального населения. И лагерное начальство, само испытывавшее неприязнь к другому ведомству, было вынуждено подчиниться. «Так малая зона, – написала Ирина Ратушинская, – до конца своего существования стала территорией, на которую не ступала нога кагэбэшника. Думаю, что это была единственная территория в тогдашнем СССР с такими привилегиями».

Нет, совершенно неслучайно Салтыков-Щедрин тесно увязывал раболепство с неуважением к законности. И, наоборот, тот, кто уважает себя и закон, всегда найдет способ избежать раболепства.

Для Татьяны Великановой изгнание офицера КГБ было только началом борьбы. Лагерное начальство привыкло ломать заключенных, помещая их в карцер, пытая голодом и холодом. С этим мирились даже идейные люди – политзаключенные. Так было до тех пор, пока борьбу не возглавила Татьяна Великанова.

Малая зона, вместо того чтобы смириться, уступив грубой силе, объявляла коллективную забастовку, а то и голодовку. И это уже было ЧП. Начальство пугалось, опасаясь расследования прокуратуры. Заключенных перестали бросать в карцер.

По словам Ирины Ратушинской, «такая система взаимной защиты очень оправдала себя в более поздние андроповско-горбачевские времена. В малой зоне все выжили, хоть и всем пришлось очень нелегко. В других политзонах смертность в ту пору была достаточно впечатляющей».

Так что отстаивание своих прав в пику раболепству имеет еще и практический смысл. Это естественная защитная реакция, которая позволяет выжить и сохранить человеческое достоинство.

А вынужденное почтение развращает, лишает человека внутренней силы, раздваивает сознание, ослабляет организм. Это же касается и общества в целом.

Есть закон, есть мораль. Все остальное – внутренние инструкции от лукавого, «гэбушный самиздат», не обязательный к исполнению.

Об этом, например, хорошо бы помнить председателям избирательных комиссий, напичканным внутренними инструкциями о «правильном голосовании». Раболепное тяготение к силе не только унизительно, но аморально и незаконно.

Алексей СЕМЁНОВ, составитель словаря