Юрий Шмидт: «Приговор написан не на русском, а на советском языке»

По мнению защиты Михаила Ходорковского, это специфический язык, который направлен не на то, чтобы передать мысль, а на то, чтобы ее скрыть

18 мая 2005 г. Юрий Маркович Шмидт, адвокат Михаила Ходорковского на выходе из зала суда отвечал на вопросы окруживших его журналистов. Первое, что волновало всех на тот момент: почему так долго?

­ Когда я увидел, что обвинительное заключение представляет из себя стопку листов сантиметров в 20-25, я подумал: что там можно написать? Приговор написан вообще не на русском, а на советском языке. Когда иностранцы в старые времена беседовали с советскими чиновниками, они чувствовали себя людьми, не знающими языка, потому что это был «канцелярит», специфический язык, который направлен не на то, чтобы передать мысль, а на то, чтобы ее скрыть. Вот приговор, в частности, написан таким языком. Здесь море описаний, не имеющих никакого отношения к существу дела, бесконечно повторяющихся…

­ На чем остановились судьи к этому моменту?

­ На чем начали, на том и закончили. Все еще идет анализ по эпизоду АО «НИИ УИФ». Если по этому эпизоду столько времени, то я не представляю, что будет по всем остальным! В общем, настраивайтесь до конца месяца здесь работать. И это, конечно, расчет на то, что у вас не хватит терпения, что ваши зрители, читатели и слушатели потеряют терпение, это вполне обдуманный шаг.

­ Прокомментируйте, пожалуйста, пикеты, которые стоят здесь со вторника?

­ Господи, ну что комментировать эти пикеты? С некоторыми требованиями я совершенно согласен. «Вор должен сидеть в тюрьме» - я даже знаю воров, которых надо посадить в тюрьму. «Ходорковский, верни наши деньги» - у Ходорковского уже всё забрали, я бы хотел задать этим людям вопрос: что они получили из того, что забрали у Ходорковского? Может быть, цены стали меньше? Может быть, тарифы на коммунальные услуги снизились? Нет! Деньги, которые заберут у юкоса путем его разорения – это прямая потеря всех этих несчастных людей, но это прямое приобретение тех самых воров, которые должны сидеть в тюрьме. Но они сидят в Кремле.

­ Юрий Маркович, почему Вы сейчас уходите?

­ Я ухожу сейчас потому, к сожалению, что мне предстоит операция, и Михаил Борисович, полагая, что я еще пригожусь ему здоровым на более ответственной стадии, одобрил этот мой шаг.

­ А почему уходят другие адвокаты?

­ А другие адвокаты уходят, пытаясь символизировать протест против того, что происходит сегодня в зале. Всем уйти нельзя, но если останется по одному человеку у каждого подсудимого – это нормально.

­ Против чего направлен этот протест?

­ Протест – это самое малое, что мы сейчас можем сделать – против беззакония, свидетелями которого мы были в течение долгого времени.

­ Какой эффект может быть у этого жеста?

­ Этот жест не рассчитан на эффект, потому что он не остановит ни руку судьи, ни руку тех, кто диктует ей срок наказания.

­ Может ли еще что-то радикально изменится, если вмешается Запад?

­ На данной стадии уже ничего измениться не может. А в перспективе, если Запад проснется от своей спячки – а ему давно пора проснуться и понять, что он имеет дело со страной, которая повторяет худшие черты советской власти – и если Запад, наконец, это поймет и займет соответствующую позицию, то это будет очень уместно.

Надо сказать, с первых дней моей работы по делу я все время слышу слова Михаила Борисовича. Он говорил: «Я очень не хочу, чтобы в связи с моим делом России был нанесен какой-то ущерб. Я не хочу, чтобы ее исключили из «восьмерки», я не хочу, чтобы ее исключили из Совета Европы». И он в течение всего процесса вел себя, как вы могли заметить, как истинный патриот своей страны и пытался объяснить, что его действия были направлены не на причинение вреда, а на пользу России. А сколько пользы он принес – это по-моему, мы доказали достаточно убедительно. Но что я могу сделать? Да, Россия благоденствует в «восьмерке», Путину пожимают руки и приезжают на пиар, который он устроил за счет ветеранов. Что ж, может быть Западу выгоднее принимать некоторые, скажем так, политические шаги нашей власти и закрывать глаза на права человека и на все, что происходит, в частности, с Ходорковским и Лебедевым. Увы, если это так, то это политика крайне близорукая и ничего хорошего даже, я бы сказал, в краткосрочной перспективе она не принесет, а уж о дальнейшем я и не говорю.

­ Вы признаете хотя бы одно обвинение из тех, что уже были озвучены судьей?

­ Нет, мы не признаем ни одного обвинения. Мы доказывали, что в процессе самое главное – и не ошибка, а сознательное извращение следственными органами – это попытка представить нормальную производственную деятельность крупных коммерческих структур под криминальным углом зрения. Потому что даже из того, что зачитывает сейчас суд, видно, что шла нормальная производственная работа. В условиях законодательного клубка, тупика, который был в нашем законодательстве – вы представляете, когда от плановой экономики переходили к рынку: в одни законы вносились изменения, в другие законы изменения вносить не успевали, создавались противоречия. Грамотно юридически выверенная политика возглавляемых Ходорковским структур проходила в рамках тех законов, которые существовали в то время. Впоследствии эти законы менялись. Но мало ли что они менялись впоследствии? Значит, сегодня к новой хозяйственной деятельности применяйте новые законы. Но когда люди доказывают, что использовали в допустимых рамках возможности законодательной базы, зачем задним числом превращать это в криминальную деятельность? Зачем главу крупной структуры называть главой «организованной группы» и всех людей, которые связаны с ним производственными отношениями, называть членами этой «организованной группы»? Это же чистый бред!

Записала
Светлана ПРОКОПЬЕВА.